Я бы мало заботился о том, что они скажут, если бы они не ухитрились создать мне врагов, воспользовавшись доверчивостью благонамеренных людей, движимых пылом преданности к делам веры, которые легко поддаются впечатлениям. Вот что заставляет меня защищаться. Я хочу оправдать свою комедию в глазах истинно благочестивых людей и заклинаю их от всего сердца не осуждать прежде, чем они не увидят сами, отбросить предубеждение и не служить умыслу тех, гримасы которых бесчестят.

Тот, кто возьмет на себя труд беспристрастно рассмотреть мою комедию, убедится, что мои намерения были вполне невинны, что пьеса вовсе не преследует цель осмеяния того, что надлежит почитать. Я её обработал со всеми предосторожностями, которых требовала деликатность сюжета, приложил всё своё искусство, всё старание, чтобы отметить разницу между лицемером и искренне верующим. Я посвятил этому два полных акта, чтобы приготовить к появлению моего Злодея. Он ни мгновения не держит зрителя непредвзятым, его узнают по приданным ему признакам. От начала и до  конца он не говорит ни одного слова, не делает ни одного движения, которые  не обличали бы перед зрителем дурного человека и не выделяли в то же время  всего истинно благонамеренного, которого я противопоставляю.

Я знаю, в виде ответа эти господа стараются доказать, что о подобных вещах неуместно  рассуждать в театре. Но я прошу у них позволения спросить их: на чём они основывают это правило ? Это можно лишь предпологать. И нет ничего проще, как доказать им, что у древних комедия прямо произошла от религии, входила в состав их религиозных обрядов. Также и наши соседи, испанцы, ни одного праздника не справляют без театрального зрелища. Даже среди нас игра комедий положила начало религиозному братству, которому принадлежит "Отель Бургонь", где было отведено место для  представления самых важных религиозных мистерий. Да и теперь ещё встречаются комедии, напечатанные готическим шрифтом с именем доктора Сорбонны, и, наконец, что незачем далеко ходить и достаточно указать на то,  что в наше время играли пьесы Пьера Корнеля религиозного содержания, от которых умилялась вся Франция.

И в самом деле, если рассуждать не о словах, а о фактах и притом принять в расчет, что большая часть противоречий остаётся недосканными, что в одном слове замыкаются противоположные понятия, то вовсе не нужно снимать вуаль двусмысленности, чтобы увидеть, подлежит ли комедия осуждению как таковая. Нельзя не признать, что комедия есть не что иное, как остроумная поэма, которая в приятных поучениях упрекает людей за их недостатки. В таком виде подвергать её запрету было бы несправедливостью. Если мы пожелаем услышать по этому вопросу свидетельства древности, то они поведают нам, что самые знаменитые философы воздавали похвалы комедии, а это были люди, проникнутые суровой мудростью, враги пороков своего века, против которых они буквально кричали. Аристотель посвящал свои труды театру и не забыл в свих заповедях упомянуть комедии. Древность поучает нас, что величайшие из людей, первые между ними по своему достоинству, считали для себя честью сочинять комедии ; что иные из них не считали для себя унизительным читать свои произведения перед публикой ; что Греция глубоко ценила эти произведения и засвидетельствовала о своём уважении к ним почётными наградами и роскошными театрами, которые воздвигали для исполнения  драматических произведений ; и в Древнем Риме театральное искусство пользовалось необычайными почестями (я не говорю про развратный Рим времён императоров, а про Рим времён мудрых консулов и расцвета Римской Добродетели).  

Признаю, были времена, когда комедия подвергалась извращению. Но что в нашем мире не подвержено такому? Нет невиннейшей вещи, в  которую человек не сумел бы внести своей преступности, нет такого искусства, благие намерения которого он не сумел бы уничтожить ; нет ничего доброго, чего он не смог бы превратить в дурное. Медицина - это искусство полезное, каждый считает её одной из  прекраснейших ценностей, имеющихся в нашем владении. Но были времена, когда она становилась гнусной для всех и нередко её сводили на искусство отравлять людей. Философия - истинный дар небес ; она дана нам для того, чтобы вознести умы до познания Бога, до созерцания чудес природы, однако же и её нередко отвращали от такого назначения и открыто пользовались ею, как орудием неверия. Даже самые священные  вещи и те не укрыты от развращающего влияния человека. Мы ежедневно видим мерзавцев, злоупотребляющих благочестием, и обращающих его на величайшие преступления. Но всё это не мешает делать различия. Нельзя делать ложной следственной связи и ставить в один ряд благость тех, кто подвергается  совращению, с болезнью самих совратителей. Злоупотребление надо разделять от предназначения искусства. Если никто не  запрещает медицины только потому, что её когда-то изгнали из Рима, и философии, когда-то публично осужденной в Афинах, то и не надо желать запрета комедии за то, что и на неё когда то падал запрет. Тогда запрет имел свои причины, которые вслед за тем исчезли. Он замыкался в известные границы, и мы не должны выводить его из этих границ, не должны идти слишком далеко, предполагая поражать невинное вместе с преступным. Комедия, которую ранее цензура отвергала, вовсе не такова, которую мы теперь защищаем : надо остерегаться смешивать одну с другой, как двух особ совершенно противоположных нравов. Они походят друг на друга лишь названием. Было бы ужасающей несправедливостью осуждать Олимпию, совершенно порядочную даму, потому только, что имеется другая дама дурного поведения и тоже Олимпия. Подобные приговоры породили бы в мире страшный беспорядок. Тогда не было бы ничего непосудимого. И если такой строгости не применяют ко многим порочным вещам, то почему же не смиловаться над  театральными комедиями, в которых царят благонравие и честность ?

ЭЛЬМИРА.

Так поступать обязанность наша.

Но почему так скоро собрались, мамаша ?

Г-ЖА ПЕРНЕЛЬ.

Житья я вашего видеть не могу,

Во всем перечите вы нраву моему ;

Да, покидаю сей несносный дом ;

Где тени исправления нет ни в ком.

Здесь все орут, меня не уважают ;

Как будто в балагане проживают.

ДОРИНА.

Если...

Г-ЖА ПЕРНЕЛЬ.

Девочка-служанка! Язык попридержите,

Поднакачали глотку, и вот уже звените.

Не мельтешитесь с мнением своим.

ДАМИС.

Но...

Г-ЖА ПЕРНЕЛЬ.

Мой внук, ещё поговорим.

Вы трижды глуп, я, бабка ваша,

Скажу отцу и словцо краше :

Что злого вырастил шалопая,

К мучениям любовь слепая.

МАРЬЯНА.

Я думаю...

Г-ЖА ПЕРНЕЛЬ.

Бог мой ! сестра его вступилась острожно,

С улыбкой сладкою и скромница (возможно),

Но в тихих ваших омутах недолго до беды,

Я враг непримиримый этой простоты.

ЭЛЬМИРА.

Но, мама...

Г-ЖА ПЕРНЕЛЬ.

Невестка, хоть гневайтесь, хоть нет,

Себя ведёте так, что стыдно на весь свет,

Вы им должны служить примером,

Их мать покойная вела иным манером.

Вы расточительны, аж больно от процесса,

Наряжаетесь как какая-то принцесса.

Жена, если хочет нравиться мужу одному,

Будет скромней в своём быту.

КЛЕАНТ.

Но, госпожа, после всего...

Г-ЖА ПЕРНЕЛЬ.

А вот и брат её замолвил слово :

Вас почитать всегда готова ;

Но будь я сыну своему женой,

То попросила б не ходить сюда домой.

Распространяете вы повсеместно

Максимы, которым следовать нечестно.

Я вам всё откровенно излагаю,

Да, резко говорю, но лишь добра желаю.

ДАМИС.

Всех ваш Тартюф блаженней, без сомненья.

Г-ЖА ПЕРНЕЛЬ.

О, этот человек достоин уваженья !

Муж добродетели пред вами появился.

И не позволю, чтоб глупец над ним глумился.

ДАМИС.

Что ? терпеть как ханжа и тиран

Проник в дом через обман ?

Которому по вкусу полновластье,

Нельзя и шагу сделать без его согласья ?

ДОРИНА.

Если послушать его рассуждения,

Всё, что мы тут делаем – преступления.

По правилам его попробуй жить...

Г-ЖА ПЕРНЕЛЬ.

А кому же вас судить !

Он указывает путь небесного спасенья.

И мой сын наставит на него, полный уваженья.

ДАМИС.

Нет, никто, ни отец, ни данная мне мать,

Не заставят ему доброго желать.

Выводят из себя, прям, все его деянья,

Себя возненавижу за такие воспеванья,

Зараннее предвижу к чему всё приведёт,

И скоро бездельнику от меня перепадёт.

ДОРИНА.

И точно, будешь тут ругаться,

Неизвестный у нас изволил прописаться.

Всего шесть денье стоила его одежда,

Когда сюда пробрался босяк-невежда,

А нынче нам тут голову морочит

И домом всем распоряжаться хочет.

Г-ЖА ПЕРНЕЛЬ.

Быть дому этому тишь и благодать

Когда благое честие им будет управлять.

ДОРИНА.

По-вашему, святой он почему-то,

А мы лишь видим двуличного ханжу и плута.

Г-ЖА ПЕРНЕЛЬ.

Следите за языком !

ДОРИНА.

Я ни за кого ручаться не могу,

Ни за Тартюфа, ни за Лорана, его слугу.

Г-ЖА ПЕРНЕЛЬ.

Слуги не знаю, потому ни слова,

Но за порядочность хозяина стоять готова.

Хотите ему зла, тяжёлого состояния,

За правду, что говорит про все ваши деяния.

Интерес небес его сердце алкает,

Грех же, напротив, глубоко возмущает.

ДОРИНА.

Да, но почему, с некоторого времени

Свою цель он видит в пресечении

Частых визитов к нам честных людей,

При чём здесь возмущение от вида гостей ?

Хотите я, что думаю, скажу ?

Он просто к ним ревнует нашу госпожу !

Г-ЖА ПЕРНЕЛЬ.

Заткнитесь ! Чтоб говорить соображай сначала.

Не он один стал осуждать те посещенья бала.

В любом способны вызывать испуг

Тот вечный гвалт и экипажей стук,

Когда лакеи там возле дверей толпятся,

И все соседи на ушах, что за дела творятся.

Хочу я верить: блуда нет, всё примерно,

Но о таком толкует свет, а это скверно.

КЛЕАНТ.

Эй, вы собрались мешать, чтоб нос не совали ?

Тогда бы жизнь мы скучно проживали,

Если из-за глупостей, что говорят о ней,

Придётся отказываться от лучших друзей :

И даже если б мы и согласились,

Верите ли, что этим защитились ?

От злословья нет ограды и спасенья,

Не будет в бегстве ни у кого везенья.

Так будем жить невинно, как следует нам,

Пусть и дадим свободу слову глупым болтунам.

ДОРИНА.

Не Дафна ли, болтливая соседка ?

У той-то  да, замаран хвост нередко.

И крошка муж её : они судачат нас ?

Злословят те, бессовестно, не опуская глаз,

Распространяя грязные слухи,

Хотят лепить слона из мухи.

Не перестают хватать поскорей

Кажущийся блеск любовных огней,

Думают, действия, окрашенные в их цвет,

Разварат, что у них, сведут на нет,

Ложно надеясь, что за дивность

Что у них, подарят невинность,

Нам, кстати, тоже ответить не мешает

Тем порицаньем, что их переполняет.

Г-ЖА ПЕРНЕЛЬ.

Все эти доводы не делают согласной,

Известно про житьё Оранты прекрасной,

С мыслями о небе и, знаю по молве,

Поразили ваши сцены и её вполне.

ДОРИНА.

Ага, пример достойный, дама хороша.

Состарилась, аскет. Её душа

Теперь скромна. Давно увяла

Былая пышность, яркость, слава.

Когда была свежа и молода,

Любила поклоненье, но пронеслись года,

В глазах угас брильянтов блеск,

И миру слышен только треск :

Теперь строга и всех осудит,

Но в этом слабость только будет :

Сдаётся на милость уходящего света,

К которому не доехала её карета.

Скрывает под вуалью свои обиды, боли,

Что все её забыли, грустит о лучшей доли.

Да, все так хитрят кокетки отставные,

Порицая без прощения дела чужие;

Свысока бранят других за каждый шаг, –

Но юности своей им не вернуть никак.

Ничем их годы не умолишь :

Бранят забавы лишь за то лишь.

Г-ЖА ПЕРНЕЛЬ.

А вам, невестка, по сердцу, как видно,

Когда соплячка столь бесстыдно

Несёт такие бредни, я должна молчать, –

Теперь дайте сло́во мне сказать.

Я одобряю, хвалю поступок сына,

Что приютил он этого господина,

Которого, знать, сам Бог ему послал,

Чтоб вправить вам умы – уж Он то знал

Как вывести всех вас из мрака заблужденья.

Так слушайтесь его, для вашего спасенья !

Эти визиты, эти балы, эти разговоры,

Все ваши инновации – одни лишь только вздоры.

Там благочестию уж точно места нет ;

Пустой звон и балясы темы для бесед:

Ну, словом, закружи́тся голова

На тех собраниях, а цель у всех – одна !

Сперва полощет вас какой-нибудь забавник,

Затем кудахтанья, где каждая – наставник.

Мой Доктор, как то, хорошо сказал,

Про весь тот хаос, что там увидал :

Это, говорит, как на Вавилонской башне быть,

А вся тарабарщина, чтоб одно заполучить.

Да... Знавала я все ваши клубы...

А вот и Господин, что скалит зубы !

Вы смехом лучше потешайте дур.

Довольно говорить, всё, хватит, черезчур.

Прийдя сюда, я скинула половину,

Теперь сюда подавно ног не двину.

Даёт Флипоте пощёчину.

Идёмте, ротозей, как божий день пора

За уши отодрать и выгнать со двора.

Пошли, шлюха, идём скорее, пока тебя...

СЦЕНА II.

Клеант, Дорина.

КЛЕАНТ.

Я не пойду. Того гляди опять,

Станет снова меня ругать.

Эта старушенция...

ДОРИНА.

Ах, какая изречена сентенция,

Жалко, что не слышит вас она :

А то постигла бы печальная судьба,

Что стали так возраст величать.

КЛЕАНТ.

С чего взялась на нас орать !

Тартюф попал к ней в милость !

ДОРИНА.

Да, это очевидность.

Мать ладно то, но сын : вот за кого обидно.

Он много хуже, это сразу видно.

Был мудрый человек и храбрый на войне,

Но одолел его Тартюф вполне.

Его он любит в сотню больше раз,

Чем мать, жену, детей двух ; без прикрас

Зовёт любимым братом, секреты поверяет,

И нежит, и голубит, и ласкает.

Тартюфу за столом, сам скромный, как невеста,

На главное всегда указывает место.

Он в нежности счастливой пребывает,

Когда Тартюф еду за шестерых хватает.

Лучшие куски кладёт во время разносолья,

Едва Тартюф, рыгнёт, желает здоровья.

Это так Служанка говорит.

Вконец вообще свихнулся : вот его Герой ;

Им восхищается, цитирует порой ;

О нём толкует целыми часами,

Все действия его считает чудесами,

Он носится, как кошка с салом с ним,

А изречённое  – пророчеством одним.

Зверь, раскусив, с кем имеет дело,

Морочит голову расчётливо и смело,

То льстит ему, то смотрит свысока,

Конечно, водит за нос простака,

При этом денежки выманивая ловко.

И у слуги Тартюфа похожая сноровка

Нахальная... Мальчишка этот нам

Внушенья делает, грубя по временам,

Предатель изорвал платок, что положила

Я в книгу «Святость», сказал, что осквернила.

Говорит : преступно-безобразно

Потворствую бесовскому соблазну.